"Пойдем, свечки поставим перед сессией,"- предложила моя подруга Катька. "А надо?"- с испугом спросила я. Я никогда сама не заходила в храм, да и не было их у нас в Кунцево. Про свечки я слышала в школе от мальчишек, когда они, смеясь, рассказывали, что поставили в церкви свечи "за упокой" нашей вполне живой русичке, чтобы она наконец освободила их от своего террора. Так что свечки и церковь в моем представлении были некими магическими атрибутами. Поэтому и свечки для экзамена меня особенно не удивили. Крабле- крабле, бумс! Свечка - пятерка. Все понятно.
Возле университета храмы, конечно, были. Но я их не видела. Не видела и все. Когда-то я читала, что дикари на далеких островах не видят пролетающих над ними самолетов, так как эти самолеты не помещаются в их картину мира. Я думаю, со мной было то же самое. Каждый день мы топали с факультета в знаменитую блинчиковую возле Консерватории. Рядом, как я значительно позже узнала, именно тогда восстанавливал храм известный и прекрасный московский батюшка Геннадий Огрызков. Не видела, вообще, совсем, никогда!
Хотя о Боге я слышала. От прабабушки Груни. Бабушкин Бог был как-то очень рядом. В старой ее венчальной иконе, в волшебном запахе древней Псалтыри, в коричневой обложке старинного Евангелия. И сейчас, стоит мне только прислонить лицо к старой книге, я вижу бабушку, слышу ее голос, и страхи пятятся, а печали съеживаются. Бабушка - вымаливает меня постоянно и после смерти. В самое страшное и безысходное время моей жизни я видела несколько снов подряд. И в этих снах моя старенькая бабушка отгоняла от меня жутких демонов.
В первом сне буквально отрывала их от меня. Через полгода уже выгоняла из дома. А года через полтора вывела меня на улицу и показала, что никого нет. Я свободна. И беда отступила. Я заказала бабушке поминовение на Афоне. И сразу после этого увидела во сне, что вкладываю ей просфорку в руку. Я знаю все, что положено говорить в православной среде о снах, знаю, что доверять снам нельзя. Но я знаю и то, что бабушка, по милости Божьей, вымолила меня из страшной беды и поддержала. И Господь дал нам возможность в это время быть вместе.
Бабушка как-то очень просто всегда говорила о вере. Показывая мне икону Николая Угодника, поясняла : "Он очень детишек любит. Ты ему молись вечером".
В другой раз она рассказывала: "Я так думаю, что видела я однажды Николая Угодника. В тот день хлеб пекла в печке. Только достала большой такой круглый каравай - в дверь стук. А такое спокойное зимнее утро было, солнце везде. Я без страха и открыла, хотя не очень-то тогда открывали, разруха была, всякие ходили. А, вот еще чего, у нас во дворе кобель здоровый привязан был. Я и думаю: как это, стучат, а собака молчит? Открываю - старичок такой, борода белая. Молчит, руку протягивает. Нищий значит. Я к караваю метнулась, край ему отрезала и отдала. Он поклонился и пошел себе. А я стою и думаю. Чего я ему одного хлеба дала. У меня ж молоко есть. Зачем же всухомятку? Он же старенький, а ну не прожует. Кинулась к двери, распахнула - а там на все стороны - никого. Куда ж он подевался? Глядь - а на крыльце следов никаких нет на снегу. Белый, легкий снег такой за ночь выпал. И от калитки до крыльца нет следов. Ну, я и заплакала. Поняла, что это Николай Угодник был, а я ему молока не успела дать."
Бабушка все время молилась. Или по книжкам своим, или просто сидела губами шевелила. Иногда меня просила почитать что-то из книг своих. И я читала. И только потом узнала, что это церковнославянский язык, а в детстве думала, что просто специальные нарядные буковки молитвенные. И ведь читала! Как - не знаю, но не трудно было.
Ни разу никто из нас ни то что грубого, даже громкого слова от бабушки не слышал. В детстве мечтала она стать монахиней - родители не разрешили. Жизнь у нее была мученическая: семь детей похоронила, пережила две мировые и революцию, голод в Поволжье. Любимую дочку Лидочку сожрал голод. "Я уйду за корешками там какими, корой, хоть чего найти, ну совсем ничего нет. Ей отставлю какой-то кусочек крошечный поесть. А она встанет, малюсенькая, на подоконник, да так и простоит, меня ждет. Вернусь, а она:"Мамочка, мамочка",- и тянет мне в ручке тот кусочек. Я ей:"Ой, Лидочка, почему же ты не ела ничего?" А она мне: "Я тебе, мамочка, оставила, я боюсь, ты умрешь, ешь сама". Я уж и не знала, как ее спасать. А тут бывший кучер отца моего приехал из Сибири, зерна привез. Я к нему просить. А он мне: "Выйдешь за меня замуж, спасу тебя с сироткой твоей." Я не хотела, а пошла, что делать. А девочка моя все одно умерла - поздно уже было".
Мы все у бабушки были хорошие, она любила всех, окрестила всех детей, внуков и правнуков. А кресты наши сама носила на шее. Большая семья - много крестов несла на себе Агриппина Сергеевна, бабулечка моя родненькая. По вере бабушки я и молилась тихонько по вечерам всегда, сколько себя помню: "Ангел мой, будь со мной, а ты, сатана, уходи от меня, от окон, от дверей, от постели моей", - так бабушка научила. И молитву "Отче" всегда знала. И все. А откуда еще? Прабабушка с нами не жила постоянно. Дедушка и бабушка - о Боге? Ну, нет, не для того они из деревни уехали и столько лет учились в вузах "на отлично".
Мама с папой никогда нам ни о Боге, ни о церкви не говорили.
Помню только один мамин рассказ: "Я с дедом Федей твоим, мне семнадцать лет было, в походе была, в тайге. И я ушла одна из лагеря и заблудилась. Совсем. В тайге заблудиться - это конец. Деревья, деревья. Лагерь на реке был разбит. Так никакой реки и не видно. Темнеет. Полезла я на дерево. Так высоко, как смогла. Смотрю вокруг: деревья и все. Никакой реки нет и впомине. Все - думаю. Мне конец. Даже на дереве не спасусь. Там же и рыси были. И тогда я стала поросить Бога, чтобы он спас меня. Плачу, кричу. Думаю: я ведь еще и замуж не вышла, и детей у меня нет. Я не хочу так бесполезно погибнуть. Поплакала, слезла потихоньку с дерева и смотрю: а река прямо передо мной, а по реке дедушка Федя плывет в лодке. Как такое может быть? Я сразу стала верить в Бога".
Папа тоже никогда воинствующим атеистом не был. Он во все верил: в бесконтактный массаж, в тибетских целителей, в экстрасенсов, как, впрочем, и все мы. Вот так все и верили "в душе", и расплачивались за такую веру всей своей жизнью. Поэтому, если сейчас я слышу, как кто-нибудь говорит о своем душевном боге, который глубоко в душе, сердце у меня в груди от жалости сжимается. Все я уже про этого несчастного понимаю. Сама свечки за экзамен ставила. Да если бы только это. Очень скоро искать Бога мы начали там, где быть его и не могло. В восточных практиках и центрах экстрасенсов. Бедные потерянные безбожные дети, очень быстро оказались мы легкой добычей для врага. И гибель наша была бы неминуема, если бы не вымаливали нас тихие наши бабушки, заливая слезами Престол Божий.
прабабушка Груня с первым мужем и дочкой
(©А.В.Николаева)
Journal information