Сразу вслед за Самойловым нельзя не вспомнить о его друге Николае Глазкове. Это был один из самых своеобразных поэтов тех лет. У меня не было с ним таких же близких отношений, как с Давидом Самойловым, но в ресторане ЦДЛ мы с ним не могли не встречаться, даже как-то мерились с ним силой (по собственной дурости и по его инициативе: он очень это дело любил), правда, не самом Дубовом зале, а в буфете.
Под дымовой завесой ресторанного балагурства Глазков весьма успешно противостоял советской власти, и она ничего не могла поделать с этим большим талантом и оригиналом. Его искрометные стихотворные строки ходили по всей Москве, например:
Я на мир взираю из-под столика,
Век двадцатый век необычайный:
Чем событья интересней для историка,
Тем для современника печальней.
Говорят, что «Окна ТАСС»
Моих стихов полезнее.
Полезен также унитаз,
Но это – не поэзия.
Глазков обладал редким даром, его ни с кем не спутаешь. Самойлов очень верно охарактеризовал своего друга:
« Самоирония – одно из самых частых проявлений «всеобщей» иронии Глазкова.
Ирония – чуть ли не первое, что отмечают пишущие о нем. Она действительно и наглядна, и загадочна. Она многолика и всегда идет по какому-то опасному краю. Краю мудрости? Краю банальности?
Иронию часто определяют как вид насмешки, которой присущи спокойствие, сдержанность, видимость серьезности при несерьезном отношении к предмету. Спокойствие и сдержанность действительно присущи поэту, но дальше следует нечто противоположное: видимость насмешки при серьезности отношения. У Глазкова есть ирония пафосная, горькая, гневная, легкая, добрая. Назвать все ее оттенки – значит, процитировать всего Глазкова.
Общая черта глазковской иронии – простодушие.
В рассуждениях о Глазкове любое определение может оказаться неполным. Он не только поэт-дитя, но и поэт-мудрец».
Да, прежде всего ирония по отношению к самому себе:
Я сам себе корежил жизнь,
Валяя дурака.
От моря лжи до поля ржи
Дорога далека.
Вся жизнь моя такое что?
В какой тупик зашла?
Она не то, не то, не то,
Чем быть она должна!
Немало стихотворных миниатюр поэт посвятил Бахусу, вот одна из них, по-моему, весьма поучительная:
Бывает трезвенник дурак:
Он лицемерию в угоду
Пьет не вино и не коньяк,
А газированную воду.
А есть дурак-пропойца,- тот
Любую дрянь охотно пьет.
Такой дурак – дегенерат
Готов глушить денатурат,
А также может выпить сдуру
Чернила или политуру.
Лишь тот, кто выпить не дурак
И не дурак, - тот пьет коньяк.
О чем скажу я под конец,
Что не дурак он, а мудрец!
«Довольно много сказано о глазковской иронии и почти ничего – о его патетике,- пишет Самойлов.- Точные слова о патриотизме Глазкова, о его ощущении истоков («Волгино Верховье») сказаны Николаем Старшиновым в его предисловии к прижизненной книге поэта «Избранные стихи». Но ничего не написано об историзме Глазкова. Много сказано о его любви к природе, но ничего – о его понимании цивилизации и культуры. Отмечены его автопортреты, но не оценены его портреты современников. Многое еще предстоит узнать и сказать о Глазкове». А сам поэт признавался:
У меня костер нетленной веры,
И на нем сгорают все грехи.
Я поэт неповторимой эры,
Лучше всех пишу свои стихи.
Journal information